Первая мировая война и российское общество


3.  Тема № 3. Осознание причин первой мировой войны представителями общественности и народа.

Оглавление

Сохранилось немало источников, свидетельствующих об отношении различных слоев населения к войне. Общая оценка историков сводится к признанию патриотического подъема, охватившего всю страну - от царствующей династии до крестьян. При этом ссылаются на такие факты как прекращение забастовок, успешная мобилизация, добровольческая запись в действующую армию, крупные пожертвования на счет обороны, достаточно заметное участие населения в военных займах государства и другие. Вместе с тем, анализ позиций политических партий, присутствующий в советской исторической литературе по данной теме, указывает на разногласия между правым крылом правительственного лагеря, крайне правыми и черносотенными монархическими организациями, с одной стороны, и группами, партиями либеральной буржуазно-помещичьей оппозиции. В одних работах отмечается, что наибольшую агрессивность, стремление к военной экспансии проявляли правые, монархические круги, в других, напротив, подчеркивается, что наиболее решительными сторонниками захватнических устремлений царизма в отношении Константинополя и проливов, выступали буржуазные либеральные круги, прежде всего кадеты. По мнению известного российского историка В.С.Васюкова, "различная историческая документация показывает, что никаких существенных расхождений между помещисьими и буржуазными партиями в отношении военных и политических целей царизма не существовало. И в тех и в других кругах были как сторонники, так и противники "размашистого экспансионизма". В основных же пунктах "программы" их взгляды и намерения совпадали".

Современные подходы к оценке внешней политики русского правительства в конце ХIХ - начале ХХ в. изменили стилистику исследований. Теперь историков интересует вопрос о соотношении патриотических и революционных настроений масс в России на различных этапах первой мировой войны и о роли данного фактора в вызревании того политического кризиса, который закончился свержением монархии. "В самом деле, - задается вопросом С.В.Тютюкин, - почему патриотические чувства... не смогли сцементировать российское общество, создать атмосферу вакуума вокруг любых "пораженцев" и помочь народу стойко переносить тяготы военного времени?" Ответ на него приближает к постановке и осмыслению более общей проблемы - каким являлся уровень социокультурной и политической зрелости российского общества, насколько его реакция уже в первые дни и месяцы войны была адекватна объективно назревшим потребностям развития страны.

3.0.1. Масси Р.К. На защиту Святой Руси // Николай и Александра. М., 1996. С. 311-317.

На следующее утро, 2 августа 1914 г., царь издал указ о начале военных действий. Это был сверкающий, жаркий летний день. Дворцовая площадь , одна из самых больших в Европе, была переполнена тысячами изнывающих от зноя зевак, толпами возбужденных людей, несших флаги, иконы, ожидающих появления монарха, чтобы в его присутствии выразить свои патриотические чувства. На той стороне Невы, куда царь должен был прибыть из Петергофа, тысячи людей толпились на мостах и набережных реки, распевая и выкрикивая приветствия. Нева была покрыта яхтами, пароходами, парусниками, рыболовецкими суденышками, лодками с поднятыми флагами и с многочисленными зрителями на борту.

Когда император и императрица спустились на набережную Невы, прокатились волны приветственных криков: "Батюшка, батюшка, веди нас к победе!" Николай был одет в парадный мундир пехотного полка, Александра Федоровна - в белое платье. Она подняла поля своей нарядной шляпы, чтобы народ мог видеть ее лицо. Четыре великие княжны шли за царем и императрицей. Царевич, еще не поправившийся после несчастного случая на "Штандарте", остался в Петергофе.

Вступив во дворец, царь и императрица медленно проследовали по большой лестнице и широким коридорам дворца, заполненным людьми. Николай проходил сквозь толпу, кланяясь и кивая. Мужчины и женщины падали на колени и восторженно пытались поцеловать его руку. Богослужение состоялось в огромном беломраморном Николаевском зале, где в мерцании свечей собралось 5 тысяч человек. Алтарь, воздвигнутый в центре зала, был украшен знаменательной святыней - иконой Владимирской Божьей Матери...

После окончания этой церемонии царь и императрица вышли к народу, собравшемуся за стенами дворца. Когда они появились на задрапированном красными полотнищами высоком балконе, огромная толпа опустилась на колени. Николай поднял руку и попытался заговорить. Передние ряды затихли, но в последних возбуждение и движение людей были слишком велики, и слова царя потонули в шуме. Потрясенный Николай опустил голову. В ответ люди под влиянием переполнявших их чувств запели национальный гимн, мелодия которого была использована Чайковским в финале "Торжественной увертюры 1812 года", - "Боже, царя храни".

Сжав руки друг друга, человек в военной форме и женщина в белом платье стояли на балконе и плакали вместе с народом. "Для тех, кто стоял тогда на коленях, - сказал Палеолог, - царь был действительным самодержцем - военным, политическим и религиозным диктатором, абсолютным хозяином души и тела народного". И так было по всей империи: взрыв воодушевления, толпы народа на улицах, смех, слезы, пение, возгласы, поцелуи. Волна патриотизма захлестнула Россию. Рабочие оставляли красные революционные флаги и брали в руки иконы, портреты царя. Студенты покидали университеты и добровольно уходили в армию. Офицеров, встречавшихся на улицах, восторженно качали на руках.

В Санкт-Петербурге каждый день проходили демонстрации в поддержку царя и союзников. Из окна французского посольства Палеолог наблюдал массовую процессию людей с флагами, иконами и возгласами "Да здравствует Франция!" Отмечая крепнущий антигерманский союз, Палеолог, с присущим ему галльским вниманием к внешним деталям, отмечает, что "флаги трех наций слились в одно целое. Состоящие из одинаковых цветов - синего, красного и белого, - они представляют собой живописное и впечатляющее свидетельство союзной коалиции".

В германское посольство, огромное гранитное здание, увенчанное двумя могучими скульптурами коней, ворвалась, как это и предсказывал граф Пурталес , разъяренная толпа. Однако вопреки тому, что предвидел посол, гнев толпы был направлен не против собственного правительства, но против Германии и самого германского посла. Захватив здание, толпа выбила окна, разодрала ковры и, поломав и разбив, выбросила на улицу не только мебель, фарфор, старинное стекло, но и принадлежавшую лично Пурталесу бесценную коллекцию мрамора времен Ренессанса и бронзу. Конные статуи на крыше были обвязаны веревками, сотни рук схватили и потянули их. Вздыбленные кони кайзера с грохотом упали на мостовую.

В эти первые дни войны патриотизм населения был тесно связан с уже укоренившейся ненавистью к немцам. "За веру, царя и Отечество" и "На защиту святой Руси" - эти призывы охватили казармы, фабрики, деревни. Керенский писал, что в отличие от войны с Японией, которая была династической и колониальной, "в 1914 г. народ сразу расценил конфликт с Германией как свою кровную войну, когда на карту была поставлена судьба России".

Родзянко , проходя по улицам Петербурга вместе с толпой рабочих, которые еще недавно крушили телеграфные столбы, опрокидывали экипажи, возводили баррикады на улицах, отмечал новые настроения людей. "Теперь речь идет о России, - говорили они ему. - Мы хотим, чтобы царь знал, что мы уверены в нашей победе над немцами". Аристократы и крестьяне были охвачены одинаковыми чувствами. "Эта война гораздо глубже, чем политический конфликт, - сказала великая княгиня Мария Павловна, вдова старшего дяди царя, великого князя Владимира Александровича. - Это поединок между двумя силами - панславизмом и пангерманизмом . Одна из этих сил должна погибнуть". Старый крестьянин из Новгородской губернии сказал Коковцову , в прошлом премьер-министру России: "Если нам не повезет, и мы не разобьем немцев, они придут сюда и заставят меня и вас, да, да, одинаково как вас, так и меня, пахать в общей упряжке".

Вопросы и задания.

  1. Есть ли что-то в описании Р.К. Масси общественного настроения вызывающее сомнение?
  2. Какими средствами автор достигает впечатления не только художественности, но и документальности описания событий?
  3. Как автор использовал исторические источники? В какой мере их можно считать надежными при изучении истории общественного сознания?

3.0.2. Милюков П.Н. Как принята была война в России? // Воспоминания. М., 1991.С.157-162.

Как принята была вообще в России война 1914 года? Сказать просто, что она была "популярна", было бы недостаточно. На этом вопросе нужно остановиться теперь же, во избежание недоразумений в дальнейшем. Конечно, в проявлениях энтузиазма - и не только казенного - не было недостатка, в особенности вначале. Даже наши эмигранты - такие, как Бурцев, Кропоткин, Плеханов - отнеслись к оборонительной войне положительно. Рабочие стачки на время прекратились. Не говорю об уличных и публичных демонстрациях. Что касается народной массы, ее отношение, соответственно подъему ее грамотности, было более сознательное, нежели отношение крепостного народа к войнам Николая I или даже освобожденного народа к освободительной войне 1877-1878 гг., увлекшей часть нашей интеллигенции. Но, в общем, набросанная нашем поэтом картина - в столицах "гремят витии", а в глубине России царит "вековая тишина" - эта картина оставалась верной. В войне 1914 г. "вековая тишина" получила распространенную формулу в выражении: "Мы - калуцкие", то есть до Калуги Вильгельм не дойдет. В этом смысле оправдалось заявление Коковцова иностранному корреспонденту, что за сто верст от больших городов замолкает всякая политическая борьба. Это - то заявление, которое вызвало против Коковцова протесты его коллег, вроде Рухлова или даже Кривошеина, обращенные к царю: надо "больше верить в русский народ", в его "исконную преданность родине" и в его "безграничную преданность государю". Жалкий провал юбилейных "Романовских торжеств" наглядно показал вздорность всех этих уверений. Конечно, русский солдат со времен Суворова показал свою стойкость, свое мужество и самоотверженность на фронте. Но он же, дезертировав с фронта в деревню, проявил с не меньшей энергией свою "исконную преданность" земле, расчистив эту свою землю от русских лэндлордов. Были, стало быть, какие-то общие черты, проявившиеся в том и другом случае, которые заставляют историка скинуть со счетов этот русский "балласт", на котором просчитались царские льстецы в вопросах высокой политики, - как просчитался Витте при выборах в Думу... "Вековая тишина" таила в себе нерастраченные силы и ждала, по предсказанию Жозефа де-Местра, своего "Пугачева из русского университета"...

Переходя от Русского "сфинкса" к русской общественности", мы должны признать, что ее отношение к войне 1914-1918 гг. было несравненно сложнее, чем отношение тех же кругов к войнам 1850-х и 1870-х годов. Интеллигентская идеология войны подверглась в гораздо более сильной степени иностранным влияниям, пацифистским и социалистическим. Реалистические задачи - прежде всего, обороны, а затем и использования победы, если бы она была исходом войны, - как-то отодвигались на второй план и находились у общественных кругов под подозрением. Оборона предоставлялась в ведение военных, а использование победы - в ведение дипломатов. Общественные круги не могли, конечно, отказаться от участия в обороне, но участие в обсуждении плодов победы принимали только в смысле ограничительном, осуждая выяснение положительных целей, как проявления незаконного "империализма". Положительное отношение к самой войне и к ее реальным задачам предоставлялось на долю наступающего, то есть в данном случае - Германии. Но в Германии представление о войне принимало мистический оттенок. Война считалась каким-то сверхчеловеческим явлением, возвышающим дух и крепящим силу народа. Так учили пангерманисты и германские генералы в стиле Бернгарди. Войну нельзя было обсуждать, а надо было принять, как принимают явления природы, жизнь и смерть, или как веление свыше - для осуществления миссии, данной народу покровительствующим божеством для свершения его исторической судьбы.

Наше отношение к войне, конечно, ни к той, ни к другой крайности не подходило. С точки зрения реалистической, нашей ближайшей задачей было объяснить навязанную нам войну, ее происхождение, ее достижимые последствия. На этом общем понимании смысла войны, ее значения для России, ее связи с русскими интересами предстояло объединить русское общество. На меня, в частности, выпадала эта задача, как на своего рода призванного спеца. Ко мне обращались за объяснениями, за статьями, и я шел навстречу потребности, группируя данные, мало известные русскому читателю, и делая из них выводы о возможных для России достижениях. Мои печатные объяснения в журналах, специальных сборниках, наконец, в ежегодниках "Речи" могли бы составить несколько томов, Естественно, что я сделался предметом критики со стороны течений, несогласных принять войну в этом реалистическом смысле или вовсе ее не приемлющих. Меня называли "Милюковым-Дарданелльским", - эпитет, которым я мог бы по справедливости гордиться, если бы в нем не было несомненного преувеличения, созданного враждебной пропагандой в связи с незнанием вопроса. В ежегоднике "Речи" за 1916 год можно найти проект решения этого вопроса в смысле, для меня приемлемом до соглашения 1915 г. Сазонова с союзниками. Здесь еще не предполагается овладение Константинополем, обоими берегами проливов и ближайшими островами; но, конечно, признается, что самая "позиция, занятая Германией", создала исключительно благоприятное положение для осуществления Россией ее главнейшей национальной задачи". В то же время я отметил признание французского писателя Гошиллера, что мое мнение "опирается не на старую славянофильскую мистическую идеологию, а на громадный факт быстрого экономического развития русского юга, уже не могущего более оставаться без свободного выхода к морю".

Широкие общественные круги с этими конкретными соображениями не считались. Даже приемля войну, они считали необходимым оправдать ее в более возвышенном смысле и искали компромисса между пацифистскими убеждениями и печальной действительностью. В этих попытках примирить оправдание массового убийства с голосом человеческой совести нельзя было не принять основной идеи. Так появились и широко распространились такие формулы, как "война против войны", "последняя война", "война без победителей и побежденных", "без аннексий и контрибуций" - и особенно приемлемая и понятная формула: война за освобождение порабощенных малых народностей. Все эти формулы открывали путь вильсонизму, Версалю, Лиге Наций. В Россию они пришли с некоторым запозданием, в переводе с французского.

Вообще говоря, царская Россия была заранее заподозрена в неприятии демократических лозунгов. Пацифисты Европы тяготились союзом с ней, как с неизбежным злом. Даже такой реалист, как Клемансо, прекрасно понимавший интересы Франции и отчаянно за них боровшийся, уже после войны приветствовал освобождение союзников от идеологии старого русского режима, хотя бы при посредстве большевиков. "Постыдный Брест-Литовский мир, - писал он, - нас сразу освободил от фальшивой поддержки союзных притеснителей (то есть России. - П.М.), и теперь мы можем восстановить наши высшие моральные силы в союзе с порабощенными народами Адриатики в Белграде, - от Праги до Бухареста, от Варшавы до северных стран... С военным крушением России, Польша оказалась сразу освобожденной и восстановленной; национальности во всей Европе подняли головы, и наша война за национальную оборону превратилась силой вещей в освободительную войну". Мы можем теперь критиковать Клемансо и доказывать, что именно недостаточность войны за национальную оборону повредила цели освобождения "малых народностей". Тогда "освобождение" было еще впереди и оправдывало самую национальную оборону, как цель низшего порядка. Союзные правительства могли заключать с Россией "тайные договоры", но общественное мнение требовало отказа от "тайной дипломатии", публичного обсуждения "целей войны", намеченных вильсоновской программой и включавших освобождение "малых народностей", "порабощенных" не только Австро-Венгрией и Турцией, но и союзной Россией, которую русские эмигранты-сепаратисты уже объявили "тюрьмой народов". Изъятием из подозрений пользовались лишь русские социалисты, члены Второго интернационала, а для русской интеллигенции либерального типа создавалась в демократической Европе довольно затруднительное положение.

Но тут начиналась уже третья категория отношения к войне: категория полного непризнания. Социалисты, принявшие войну, хотя в облагороженном виде, получили от непринявших осудительную кличку "социал-патриотов"...

За этим следовала уже дальнейшая эволюция непризнания. На крайнем фланге обнаружилась тенденция использования войны не для ее окончания, а для ее превращения в "освободительную" от правительств в пользу народов. Внешняя война между государствами должна была превратиться во внутреннюю войну между классами. Собственно, на почве создания такой международной конъюнктуры, которая послужила бы для превращения войны политической в войну социальную, стояла до 1914 г. вся социал-демократия Второго интернационала...

К отдельным стадиям описанного здесь вкратце процесса мне еще придется вернуться. Мне было важно подчеркнуть, что процесс этот составляет одно целое, что он проникает в Россию из Европы и что война составляет там и здесь его необходимую предпосылку. Почему только у нас он встретил наиболее благоприятную почву и развернулся без помехи до своего логического конца, - это вопрос особый, и я его пока затрагивать не буду.

Вопросы и задания.

  1. Как, по мнению П.Н. Милюкова, народ, русский "сфинкс", отнесся к началу войны?
  2. Как отнеслась к войне российская общественность?
  3. Как автор охарактеризовал собственную позицию в этом вопросе? согласуется ли она с его речью от фракции кадетов 26 июля 1914 г.?

3.0.3. Кузьмин-Караваев В.Д. Вопросы внутренней политики // Вестник Европы. 1914. №8. С. 417-423.

...Начало июля было охвачено забастовочным движением. И воинствующий германизм, конечно, это учел. Но он жестоко ошибся! Как по мановению волшебного жезла "внутренние распри" исчезли. Их нет. Их нет в столице и в деревне, их нет на фабриках, в общественных учреждениях, в Думе, среди различных национальностей. Все слились в одном чувстве, в одном порыве - дать отпор посягательству на справедливость, на право, на целостность, честь и достоинство родины. Левые общественные слои протянули руку правительству. Россия предстала перед врагом одним великим человеком, который носит одно великое имя: русский... Отовсюду приходят известия, что мобилизация прошла в полном порядке и с исключительным успехом. Непосредственные наблюдения также свидетельствуют, что все классы населения отнеслись с полным сознанием к своему важнейшему и первейшему гражданскому долгу. В деревне не было и минутного шума, не бряцания оружием... Основная особенность протекшей мобилизации - ни одного пьяного.

Удивительны были первые дни и недели войны и тем стихийным порывом гражданских, общественных, самоотверженных и добрых чувств, которые повсеместно по России выразились в бесчисленных личных пожертвованиях и общественных ассигновках, в организации сборов, в процентных отчислениях из жалованья и из заработка, в учреждении всяческих форм общественной помощи семействам лиц, ушедших на войну.

Те учреждения, как, например, уездные и губернские земства, которые еще вчера жаловались на отсутствие людей и денег, в дни войны немедленно нашли и деньги для помощи семействам запасных, и людей для сложных общественных работ. Разрозненные, вялые до войны земства в несколько дней сорганизовались в общеземский союз..., различного рода общественные собрания, общества и организации, тянувшие до войны серую нить обывательского существования, открыли лазареты для раненых, столовые для детей и жен призванных запасных и разные другие виды общественной помощи.

Из приведенных выше постановлений Петербургской городской думы и предположений Московского земства видно, что уже совершенно ясно определились задачи органов городского и земского самоуправления: забота о раненых и больных, забота о семьях запасных и ополченцев и забота об обеспечении продовольствием и предметами первой необходимости местностей, куда эти предметы и съестные припасы подвозятся железными дорогами, обслуживающими сейчас в первую голову военные нужды...

Война - вторая отечественная война! - настолько затмила все остальное, все текущие вопросы внутренней жизни, что под первым впечатлением войны о них нельзя ни думать, ни говорить.

Вопросы и задания.

  1. О каких патриотических проявлениях общественного сознания и поведения сообщает автор?
  2. Приведите фразы из текста, наиболее ярко отразившие эмоциональное состояние автора.
  3. Настроение каких слоев населения автор оценил более убедительно (аргументировано), а каких - менее, почему?
  4. Обратив внимание на структуру текста, ответьте, к каким средствам убеждения в точности своей оценки общественного настроения прибегает автор в случаях отсутствия в его распоряжении фактов?
  5. Какая фраза в тексте свидетельствует о том, что автор все же не убежден в прочности и долговременности общественного "единения"?

3.0.4. Пешехонов А.В. Единая Россия // Русское богатство. 1914. № 9. С. 319-320.

...Поэтому-то и трудно достигнуть истинного "единения" России, что ее государственная и общественная организация совершенно не приспособлена для выражения и реализации общей мысли, общего чувства, общей воли. И прежде чем говорить, что единение достигнуто, нужно, конечно, соответствующим образом изменить эту организацию.

Некоторые считают, по-видимому, не своевременным возбуждение в настоящий момент такого рода вопросов, по крайней мере, в полном их объеме...

Вопросы и задания.

  1. Насколько данный отрывок из статьи подтверждает сомнение в прочности "единения"?
  2. О необходимости каких изменений идет речь в первом абзаце текста?
  3. В каких конкретных формах могла воплотиться высказанная автором идея?
  4. Вспомните политическую программу Прогрессивного блока. Служила ли она целям реализации этой идеи?

3.0.5. Из писем солдат // Политические партии и общество в России 1914-1917 гг. (Сбор статей и документов). М., 2000. С.196.

Петру Игнатьеву.

Живу не тужу Царю белому служу верою правдою и готов умереть за веру, за царя и отечество и за единоверных братьев своих и сподоби Господи мне совершить подвиг сей святой. Жизнь моя в твоей власти да будет воля твоя Господи Аминь.

И.Игнатьев. 20 сентября.

Казачке Клавдии Анисимовне Абоимовой.

Атаманский поселок.

Коли злой враг в нашей России и сквернит нашу матушку Россию, мы должны ево стереть с лица своей родной земли и прийти на свою родину со Славою и честью, чтобы не стыдно было нашим героям - войти в свой родной и будем биться до конца и готовы положить свои кости на поле битвы за свою родину и своих милых детушек.

А.Ф. 8-й Уральский Казачий полк.

Вопросы и задания.

  1. Какие черты национальной психологии обнаруживаются в письмах солдат?
  2. Какими словами можно определить настроение авторов двух писем?

3.0.6. Поршнев О.С. Проблемы войны и мира в общественной борьбе на Урале. 1914-1918.// Первая мировая война. Дискуссионные проблемы. М., 1994. С.463-465.

Вступление России в первую мировую войну было встречено на Урале патриотическим подъемом. Духовенство, интеллигенция, служащие, предпринимательские круги, крестьянство, значительная часть рабочих откликнулись на ее объявление патриотическими манифестациями. Молебны о даровании победы и грандиозные манифестации прошли в Екатеринбурге, Вятке, Уфе, Перми, Верхотурье, Щадринске, Ирбите, сотнях других городов, заводских поселков, сел и деревень. Они сопровождались сбором пожертвований на нужды войны, которая рассматривалась большинством населения как справедливая, оборонительная. Активно действовали в патриотическом духе церковь и местные отделения правомонархических партий. Так, в Вятке народно-монархическая партия распространяла патриотические листки, написанные епископом Никандром, а в воинских частях вел работу блок "Самодержавие и православие", распространялась монархическая газета "Северное слово". С июля 1914 г. с запасными нижними чинами велись религиозно-патриотические беседы, а отправляющимся на фронт выдавались специальные "Молитвенники для воинов". Во всех четырех губерниях Урала в связи с объявлением войны наблюдались всплеск антигерманских настроений и проявления враждебности по отношению к лицам немецкого происхождения (рецидивы этого явления имели место и в последующие годы).

Рабочие и крестьяне Урала отнеслись к начавшейся войне как к неизбежному злу, понимая необходимость отражения иностранной агрессии. "На все воля Божья" - вот типичные рассуждения солдат-крестьян Вятской губернии, как отмечал корреспондент "Вятской речи", получивший возможность ознакомиться с письмами солдат с фронта. В телеграмме Уфимского губернатора в МВД от 2 августа 1914 г. отмечалось: "Эта война намного популярнее войны с Японией, она вызвала патриотический подъем, в котором растворились и исчезли не только революционные идеи, но даже партийные настроения; однако беспорядки все-таки имеются...". Оренбургский губернатор сообщал, что во время мобилизации "преступность упала до нуля, настроение было бодрое, пьяных нигде не было, отмечалось только два случая разграбления винных лавок". Пермский губернатор 27 июля 1914 г. сообщил: " С объявлением войны среди населения заметен большой подъем патриотизма, но это ничуть не значит, что рабочие массы сразу переродились и что в случае каких-либо неудач на театре военных действий они снова не будут реагировать на это открытыми выступлениями в виде забастовок или каких-либо беспорядков".

Диссонансом патриотическому подъему по Уралу в июле-августе 1914 г. стала мощная волна беспорядков среди мобилизованных запасных нижних чинов из рабочих и крестьян. Их общее число превысило 50, а число участников - десятки тысяч. Наибольшее распространение волнения мобилизованных получили в Пермской губ., Екатеринбургском, Верхотурском, Осинском, Пермском и Соликамском уездах (43 выступления, или 84%). Основная форма их выступлений - погромы винных лавок, которые сопровождались стычками с полицией, заводской и местной администрацией. Наряду с требованием открытия казенных винных лавок (в условиях "сухого закона") в некоторых случаях на Лысьвенском, Надеждинском и других заводах выдвигались экономические требования наряду с политическими лозунгами. Во время волнений на Лысьвенском заводе рабочий Майер заявил: "Знайте, что мы умрем здесь, а не на войне, пусть родные знают наши могилы", а запасные - рабочие Варов и Голышев говорили: "Завтра полицию всю убьем за то, что во время бывшей забастовки рабочих мяли лошадьми".

...Причинами недовольства было то, что мобилизация проводилась в разгар летних полевых работ, сборные пункты были неподготовлены, а татар башкир заставляли там питаться из общего котла в период мусульманского поста. Таким образом, налицо был стихийный протест части мобилизованных против ожидаемого ухудшения положения их семей, тех бедствий и опасностей, которые несла с собой война. Не случайно в целом ряде выступлений успокоение наступило только после выдачи семьям призванных в армию пособий и обещаний властей организовать уборку полей за счет земств.

Недоверие к правительству и нежелание воевать, проявившиеся в отдельных случаях среди крестьян, были обусловлены нерешенностью земельного вопроса. В селе Мартыновском Тамакульской волости крестьянин В.Турыгин во время молебна о даровании победы во всеуслышание заявил: "Зачем нам, ребята, идти на войну и кровь проливать, опять нас правительство хочет обмануть. Не стоит кровь поливать за толстопузых помещиков. Пока нам земли не дадут, не надо воевать, а то теперь даже грибовать в казенном лесу нельзя". Аналогичные мысли высказывал крестьянин Камышловского уезда С.Бабинов: "Ребята, не уходите на войну, это новый обман правительства. Зачем кровь проливать, когда нашу землю нам не отдают". В письме Совета съездов горнопромышленников Урала от 29 июля 1914 г. пермскому губернатору просьба обеспечить порядок на местных заводах мотивировалась особой неблагонадежностью уральских рабочих: "... В отличие от других местностей империи на Урале именно чрезвычайные политические события вызвали и новые требования и новые крайне печальные эксцессы". Волнения мобилизованных в регионе подавлялись с помощью военной силы. Гремели выстрелы, 122 человека были убиты и ранены.

Осознанный протест против войны, неприятие ее целей характеризовали позицию уральских социал-демократов (большевиков и меньшевиков) и социалистов-революционеров. По своему социальному положению это были радикальная интеллигенция, служащие, рабочие. Еще до появления ленинского манифеста "Война и российская социал-демократия" уральская группа РСДРП выпустила в свет прокламацию "Правда о войне" (август 1914 г.), в которой война объявлялась несправедливой, захватнической, чуждой народным интересам и содержался призыв объявить "войну войне". Большевикам удалось в период мобилизации организовать, в которых принимали участие и тесно связанные с ними рабочие, но они не оказали сколько-нибудь заметного влияния на рабочую среду.

Вопросы и задания.

  1. О каких общественных настроениях рассказывает автор статьи?
  2. На какие виды источников он опирался? Оцените степень их полноты и достоверности.

3.0.7. Станкевич В.Б. Принятие войны // Воспоминания.1914-1919. М., 1994. С.12-14.

К весне 1914 года я, совместно с Сухановым и Богучарским, редактировал журнал "Современник"... Военные вопросы занимали нас тогда менее всего. Но весною 1914 года, в связи со статьей в одном из германских официозов, прокатилась волна тревоги, и тень войны на несколько дней надвинулась на всю Европу. Мы в нашем журнале, согласно нашим убеждениям и взглядам, отписались от этого моей статьей, где я вышучивал милитаризм и утверждал, что интересы народов настолько переплелись между собой, что война стала физическим самоубийством для всякой нации. Цитируя обращение наших социал-демократов к социал-демократии Австрии и германии, я высказал надежду, что новые международные отношения сложатся под знаком братской солидарности народов, а не звериных выкриков шовинистов и милитаристов.

Но, несомненно, это была только отписка. Ведь военные вопросы в России переставали уже быть вопросами бюрократических канцелярий и при посредстве Государственной думы входили в обиход общественности, которая уже давно втянулась в фарватер военных идей...

Даже в "Современнике" мы, наряду с антимилитаристскими статьями, которые мало кем читались, печатали статьи о новейшей военной технике, которые читались с большим интересом, вызывали большое одобрение издателя. И остается фактом. Я теперь припоминаю сравнительно мало статей, где бы по существу разбирался конфликт или противоречие интересов России и Германии.

Для одних, назовем их "правыми", дело сводилось к безусловной помощи правительству - в поступлении добровольцем в армию (добровольцем если не в формальном, то в психологическом смысле слова) или в развертывании военно-вспомогательной деятельности. Для других - и к ним принадлежало большинство моих политических друзей - задача представлялась в виде служения войне критикой правительства, предостережением его от ошибок, грозящих успеху войны или ее принципиальной чистоте: преследования евреев на театре военных действий, свирепствования цензуры, политика Бобринского в Галиции - все это давало оправдание этой идеологии борьбы внутри как помощи войне на фронте. Керенский, Кускова, Лутугин, Потресов, Пешехонов, Богучарский, Мякотин и круги, группировавшиеся вокруг Вольно-Экономического общества, особенно отчетливо формулировали и практически проводили эту линию. Можно еще указать существенное различие в идеологии в том, что для одних первенствующую роль играли национальные интересы России, для других же - соотношение мировых сил и интернациональные последствия войны. Но все это было - различие в путях служения или использования войны - не колебля общего принятия ее... Война стала единственным большим делом, дающим возможность работать и зарабатывать. И кто не поддавался ни теории, ни новым чувствам, того загоняла в это дело житейская необходимость, даже если бы не было воинской повинности. Все мирные отрасли труда или отмирали, или чахли, и лишь те предприятия и учреждения, которые хоть каким-либо краешком связаны были с войной, пышно расцветали, поглощая все ищущее труда и заработка. Но, встав в силу необходимости на военное дело, приискивали теоретическое оправдание своей слабости. И легче всего, конечно, было поддаться общему тону настроений, приемлющих войну.

...Несомненно, война будила самые низменные инстинкты во всех областях. И многие офицеры совершенно спокойно говорили, что не стоит дома покупать бинокль и револьвер, так как гораздо лучшие можно легко достать на фронте во время боев, в особенности если пообещать толковым солдатам вознаграждение за это...

Вопросы и задания.

  1. Было ли сознание радикальной интеллигенции подготовлено к восприятию войны?
  2. Какими мотивами она руководствовалась при выборе своей линии поведения в отношении к войне? В чем отличие этой мотивации от восприятия войны народом?
  3. Видите ли Вы в тексте воспоминаний информацию, способную вызвать у читателя внутренний протест? Если да, то чему она посвящена и в чем причина такого воздействия?
  4. Отделяет ли автор себя от тех групп интеллигенции, о мнении которых сообщает в воспоминаниях?

Итоговые вопросы и задания по теме № 3.

  1. Составьте программу анализа конкретно-исторического и историографического источника, объяснив необходимость каждого ее пункта.
  2. Сформулируйте, какую роль играют воспоминания как исторический источник в художественно - исторических и научно-исследовательских текстах о первой мировой войне.
  3. Какие два разные по средствам воспроизведения исторических событий используются воспоминания? Как они характеризуются с точки зрения достоверности своей событийной информации?
  4. Насколько воспоминания как исторический источник способны отразить психологические особенности своих авторов?
  5. Подберите определения тем общественным настроениям, которые проявились в начале войны и обоснуйте свой выбор ( патриотические, антигерманские, националистические, империалистические, славянофильские, панславистские, др.).


ЯГПУ, Отдел образовательных информационных технологий
2015-04-27